Библиотека управления

Без L-образного хвоста

Татьяна ГуроваПервый заместитель главного редактора журнала «Эксперт»
Журнал «Эксперт», №2 за 2009 год

Наше хозяйство сегодня по степени рыночности подобно суперлиберальным хозяйствам конца XIX века. Мы не умеем «заливать» кризис деньгами, поэтому выберемся из него уже в этом году. Кризис продлится девять с половиной месяцев

Двадцать процентов падения уровня промышленного производства по отношению к пику, достигнутому в июле прошлого года, двадцать пять процентов падения курса национальной валюты, резкое снижение текущей инфляции — с двадцати до восьми процентов годовых, падение денежной массы в обращении плюс высокие уровни свободной банковской ликвидности на конец года (более 1 трлн рублей остатков банков на корсчетах ЦБ в конце декабря) — с таким итогом мы входим в 2009 год.

Все это симптомы не краха, коллапса или неуправляемого спада, а признаки классического циклического кризиса, в который неизбежно должна была войти наша экономика и из которого она практически с той же неизбежностью выйдет в течение текущего года.

Циклы и кризисы

«Такого кризиса не было уже двадцать лет», «Этот кризис подобен Великой депрессии» — это, пожалуй, самые расхожие высказывания о текущем мировом, а заодно и российском кризисе. Мне кажется, что оба эти утверждения неверны. Так же, как и рассуждения о том, какой окажется последующая динамика российского хозяйства — V-образной или L-образной. Для нас реальным является только V-образный сценарий.

Когда-то давно циклические кризисы были явлениями, имманентно присущими рыночной экономике. Экономическая наука XX века, собственно, и выросла на анализе причин и способов борьбы с циклическими кризисами. Особенно ярко череда таких кризисов проявила себя на пике расцвета настоящей либеральной экономики — конца XIX — начала ХХ века. Тогда и были найдены все возможные по продолжительности рыночные циклы — 3 года, 5 лет, 7 лет, 10 лет, 12 лет и, наконец, 40–50 лет (длинные волны). Тогда же для простоты картины некоторые экономисты позволили себе объединить эти разновидности в две группы: короткие циклы — от 3 до 5 лет — и длинные — от 7 до 12 (длинные волны были выделены как отдельный случай).

Череда таких циклов мучила рынки всех ныне развитых стран вплоть до Великой депрессии, а потом еще четверть века после войны. Это будет неким допущением, но можно считать, что последний циклический кризис рыночные экономики пережили в 1969 году. Все последующие кризисы (а их было не так мало) перестали быть циклическими в первозданном смысле этого термина.

Причин исчезновения этого рыночного явления было две. Во-первых, это стало следствием успешной работы экономистов начала века. Их задачей было понять, как устранить циклы, и они нашли мощный инструмент их нивелировки, коим является целенаправленная монетарная политика, заключающаяся в своевременной более или менее тонкой подкачке ликвидности. Эта политика сглаживала кризис всегда, когда он наступал согласно логике развития той или иной страны. Вторая причина фактически является частной разновидностью первой. Занятие долларом позиции основной мировой валюты (в том числе в ходе нефтяного кризиса 1970−х) создало новые правила игры на мировом рынке, который мало чем был похож на чистый либеральный рынок век назад. Именно тогда, уже после кризиса 1969 года, как мне кажется, и появились эти самые аномальные L-образные кризисы (Великая депрессия, которая тоже была такой, является исключением, лишь доказывающим правило, так как она тоже изрядно «заливалась» деньгами, что и привело к появлению длинного L-образного хвоста).

Типичные же рыночные кризисы — с быстрым и глубоким спадом, с кучей разорений, с невероятной волатильностью цен, но зато с быстрым и решительным подъемом — исчезли. Трудно сказать, что лучше для хозяйств и стран (не зря же люди искали рецепт избавления от этих кризисов), но российская экономика сегодня находится в стадии зрелости, аналогичной суперлиберальному рынку конца XIX — начала ХХ века. Речь идет прежде всего о степени вмешательства государства как регулятора в рыночную жизнь, его навыков управления рынком. Их очень мало, как мало институтов и инструментов, предназначенных для этого.

Более того, будучи само активным игроком рынка, государство сегодня выбрало очень либеральную, абсолютно не социал-демократическую технологию управления кризисом (очень показательно в этом плане повышение тарифов, впрочем, как и довольно жесткая денежная политика). Это означает, что кризис мы будем проходить тоже по тому старинному сценарию. И несмотря на некоторое количество рисков, которые ожидают нас весной этого года, для сравнительно компактной российской экономики этот либеральный сценарий представляется предпочтительным.

Кризису нужно время

Пара десятков выдающихся экономистов ХХ века, наблюдавших и анализировавших настоящие рыночные кризисы, сформировали понимание о двух принципиально важных механизмах экономического цикла. Естественно, эти два механизма — разные стороны одного и того же процесса, но удобнее их рассматривать по отдельности.

Первый строится вокруг очевидного условия хозяйственной деятельности — ограниченности в хозяйстве ресурсов, имеющих физическое воплощение. Самый всеобъемлющий из этих ресурсов — труд, но сюда же относятся все возможные материалы, земля, электричество, транспорт и прочее.

В каждом конкретном цикле хозяйственная деятельность осуществляется совокупностью компаний, которые производят определенный набор продуктов и услуг, пользуясь определенным набором технологий. Эта совокупность может быть графически описана агрегированной кривой предложения SS1 (см. график 1), располагающейся в координатах P (уровень издержек и цен) и Q (уровень объема производства). В начальной фазе цикла хозяйство производит некое количество товаров и услуг (точка А) с издержками или по цене Р1. В этот начальный момент цикла, когда все хозяйство еще только-только оживает, спрос описывается кривой DD1. Потом, по мере подъема экономики и производства все большего количества добавленной стоимости, кривая спроса сдвигается вправо, требуя все больше предложения.


График 1

Некоторое время предложение реагирует адекватно, производя больше, и временные точки равновесия все время перемещаются вправо. Но поскольку ресурсы в экономике конечны, то по мере роста спроса на них они дорожают. Сначала медленно, потом, по мере приближения к исчерпанию, все быстрее и быстрее. Это то, что называется инфляцией ресурсов, и то, что мы наблюдали на всех рынках, от аренды до труда, начиная с 2007 года.

Помимо того что этот процесс ведет к росту издержек и цен (именно поэтому приближение кризиса, как правило, сопровождается инфляцией, и у нас это тоже было), он приводит к тому, что стоимость ресурсов обгоняет ценность, которую они производят. Это, в свою очередь, приводит к падению прибыльности капитала и к уменьшению возможностей инвестировать, что является одним из факторов, определяющих поворот от роста к спаду. Для нас факт того, что с определенного момента ресурсы стоят больше, чем та ценность, которую они производят, наиболее наглядно был виден по динамике реальных доходов населения, которые начиная с 1998 года росли с темпом, близким к темпам роста производительности труда, а в 2006 году стали энергично опережать ее. Типичный случай, когда стоимость ресурса обгоняет ценность, которую он способен произвести.

В результате этого процесса — роста стоимости ресурсов и снижения прибыльности капитала — система становится все менее устойчивой и все больше похожей на пирамиду, и любой шок может обеспечить ее поворот к краху.

Любопытный вопрос: почему никогда не удается там, наверху, удержать равновесие. Почему всегда какой-то шок происходит? По-видимому, одним из важных обстоятельств является наличие новых субъектов хозяйствования, которые по недосмотру появились внутри цикла роста и которым не досталось ресурсов в том количестве, на которое они могут претендовать исходя из прибыльности своего капитала. Именно такие новые субъекты, поддерживающие изменчивость среды, видимо, являются теми, кто удерживают систему в состоянии творческого неравновесия. Но что нам подъем, нам важно, что происходит в кризис.

В кризис происходит резкое сворачивание спроса и, соответственно, падение стоимости всех ресурсов. И здесь есть один важный момент. Все усилия властей по купированию спада, все возможные ответы на вопли населения и бизнеса: «Когда же это все закончится?», «Почему вы ничего не делаете?» — заключаются прежде всего в том, чтобы как можно быстрее остановить сдвиг кривой спроса вниз, а еще лучше быстренько вернуть ее к движению вверх. Но если это происходит слишком быстро, то не остается времени на другой важный процесс — сдвиг кривой агрегированного предложения. Ведь по-хорошему в момент кризиса бизнес и капитал начинают приспосабливаться к новым условиям сжатого спроса. Причем те новые компании, которым в прежнем цикле не хватало ресурсов и поэтому они использовали более совершенные технологии, оказываются в выигрышном положении, и структура агрегированного предложения автоматически меняется в их пользу и в пользу тех, кто быстрее реагировал на кризис, снизив издержки не только за счет падения цен на ресурсы, но и за счет повышения эффективности своей деятельности.

Этот процесс приводит к сдвигу кривой предложения вправо-вниз (на графике 1 это кривая SS2), и вот уже тот же объем товара производится по более низкой цене, экономика стала более эффективной, а вложения в капитал более прибыльными. В этих условиях есть стимул заниматься инвестициями, и теперь спрос скорее всего будет расти. Система готова к новому этапу подъема на новом по эффективности уровне.

В этой принципиальной схеме важно то, что на сдвиг кривой предложения требуется время, а если проблемы денежной ликвидности решаются слишком быстро, то этого времени нет, и хозяйство, не успев перестроиться, приобретает слишком низкий запас эффективности. Именно поэтому, когда развитые страны научились управлять кризисами с помощью денежной политики, а главным инструментом этого управления стали объемные вливания денег, кризисы из V-образных превратились в L-образные. И именно поэтому крики «Почему деньги не доходят до реального сектора?» и «Когда же правительство остановит этот спад?» сегодня, спустя три месяца после начала кризиса, не оправданы никакой экономической логикой.

Правительство и ЦБ не должны останавливать спад. Они должны обеспечить поддержание денежного оборота в естественно сжимающемся хозяйстве и готовить механизмы, которые можно будет использовать для стимулирования подъема. Чем, как мне кажется, российские правительство и ЦБ в целом и занимаются.

Процент и прибыль

Второй принципиальный механизм циклического спада и подъема отвечает на другой столь тревожащий всех вопрос: почему деньги в экономику вроде и вливают, а спад все равно продолжается? Экономисты, описавшие этот механизм, ввели в оборот понятие двух типов процентов — реального, того, под который банк предоставляет кредит, и эффективного, то есть того, который можно заработать, вложив деньги в то, что у нас называют реальной экономикой. Для удобства назовем их банковским процентом и предельной производительностью реального капитала.

Как правило, к моменту кризиса банковский процент уже существенно выше предельной производительности реального капитала. Это связано как с тем, что к этому времени возникает некоторый дефицит денежной ликвидности, так и с тем, что новые производственные инвестиции уже не очень эффективны — и из-за дороговизны ресурсов (см. предыдущий пункт), и из-за занятости рынков. Впрочем, как правило, негатива этого соотношения никто не замечает, так как предприниматели, увлекшись подъемом, привычно берут деньги в долг. Собственно, заимствование под слишком высокий процент и является одним из тех процессов, который обеспечивает разворот от роста к спаду.

Во время кризиса банковский процент еще больше возрастает. Помимо уже ранее существовавшего дефицита ликвидности (который в момент кризиса может и усугубиться, например потому, что страдающие от кризиса предприятия снимают деньги с банковских счетов) появляется и довольно большая плата за риск. Разрыв между процентами усиливается, и инвестиции становятся невозможными. Однако с течением времени ситуация меняется.

По мере снижения стоимости ресурсов, технологической и структурной перестройки экономики в пользу более эффективных производителей предельная производительность капитала начинает расти. Этот процесс происходит точечно, но тем не менее вложения в капитал — как в акционерный, так и в виде кредитных инвестиций — становятся все более выгодными. В то же время финансовые организации постепенно накапливают ликвидность, причем эта ликвидность стоит каких-то денег. Либо это депозиты населения, либо займы у центральных банков, либо обслуживание активов, приносящих ренту, — так или иначе накопленная ликвидность с течением времени начинает требовать выхода на рынки, и это заставляет банковский процент снижаться. Когда предельная производительность капитала становится выше банковского процента, мы становимся свидетелями начала нового подъема.

Еще раз зафиксируем, что эти процессы изменения соотношения процентных ставок требуют времени, и три месяца — это не срок. Другое соображение: чем более высокой окажется предельная производительность капитала, тем более эффективной и продуктивной будет экономика следующего цикла, поэтому слишком сильное искусственное давление на банковский процент в долгосрочном плане оказывается невыгодным национальной экономике.

Но, с другой стороны, слишком длительное превышение банковского процента предельной производительности капитала будет затягивать кредитную паузу, что приведет к разрушению слишком большого числа компаний, и в этом случае хозяйство несет большие убытки от потери ранее созданного богатства.

Нахождение баланса между этими двумя опасностями — искусство, которому центральные банки развитых стран обучались многие десятилетия, и совершенно непонятно, достигли ли они в нем совершенства. Скорее, здесь, как и в любых сложных формах управления, есть большая доля чистой удачи. В любом случае, если мы переживаем нормальный циклический спад, то рано или поздно соотношение ставок изменится в пользу инвестиций в основной капитал, и у нас начнется подъем.

Позитивный сдвиг

То, что российское хозяйство переживает нормальный циклический спад, подтверждают практически все наблюдения. Прежде всего об этом говорит сам срок наступления кризиса. Как было сказано выше, длинные циклы всегда имели продолжительность в диапазоне от 7 до 12 лет. Старт длинного цикла разумно отнести на 1998 год, так что мы попадаем в этот диапазон. За этот период наша экономика вообще демонстрировала уверенную цикличность — мы пережили три коротких цикла, примерно по три года каждый (промежуточные минимумы были пройдены в 2001 и 2004 годах, хотя многие этого как-то и не заметили).

Очевидным индикатором приближения кризиса была очень быстрая инфляция ресурсов, которая началась с конца 2006 года. Как мы помним, росло все — от цемента и бензина до аренды, недвижимости и людей. Именно на рубеже 2006 и 2007 годов в России произошел отрыв темпов роста реальных доходов от производительности труда. Безработица, согласно официальным данным, также достигла минимума. Мы фактически достигли состояния «полной занятости» — одного из самых ярких предвестников циклического кризиса. Как сообщают аналитики, расчеты эффективности инвестиций в 2007 году уже ясно указывали на невозможность делать вложения в капитал при действующих ценах на ресурсы. Другой не менее очевидный признак приближения кризиса — инфляция в потребительском сегменте, которая, как мы помним, достигла почти 20% в годовом выражении весной прошлого года.

Тогда же, как показывают данные, началось относительное сокращение ликвидности — темпы роста реальной (то есть дефлированной) денежной массы весной 2008 года обнулились впервые за несколько лет. Это сопровождалось резким падением темпов роста инвестиций. При этом размеры остатков банков на корсчетах ЦБ продолжали расти — по-видимому, банки начали более бережно относиться к собственной ликвидности в ожидании кризиса. Что касается процентных ставок по кредитам, то они начали расти еще раньше — с июля 2007 года (а депозитные — с января 2007−го).

Деньги дороги, физические ресурсы дороги, добавленная стоимость практически вся уходит на потребление, прибыльность низкая — вся совокупность факторов, определяющих, что система достигла предела в своем развитии, налицо. Внешний шок лишь нажал на спусковой крючок кризиса.

Начавшийся в сентябре кризис тоже развивается по жесткому классическому сценарию. Бизнес — и частный, и государственный — практически мгновенно отреагировал на кризис сокращением производства и издержек. Сам факт крайне быстрой реакции свидетельствует о предельно рыночном высококонкурентном состоянии нашей экономики. Только конкурентный (в широком смысле) рынок так эластично реагирует на изменившиеся условия, что предполагает внутреннюю живость системы.

Следствием этой эластичной реакции стало стремительное сокращение цен на ресурсы — оптовые цены быстро перешли в режим дефляции. Уже в ноябре стала падать и потребительская инфляция, а к декабрю она сократилась более чем вдвое по отношению к весеннему пику — до 8,1% в годовом выражении по сравнению с 19% весной. Несмотря на отсутствие полных данных, мы можем сказать о падении уровня заработной платы как минимум на 15%, а также о начавшемся росте безработицы. Большинство представителей бизнеса говорят о снижении арендных платежей на 10–30%. При этом к началу года стало ясно, что только лишь прямой экономии издержек недостаточно для того, чтобы преодолеть кризис, и активные компании начинают внедрять новые технологии производства, продаж и управления. Иначе говоря, всего через три месяца после кризиса мы наблюдаем начало того самого позитивного сдвига агрегированной кривой предложения вправо-вниз.

Логичные для циклического кризиса процессы идут и в денежном секторе. Жесткая политика ЦБ в области процентных ставок вызывает много вопросов. Как и то, что банки, получившие доступ к деньгам ЦБ, почему-то не спешат раздавать их в качестве кредитов компаниям. Но теория подсказывает, что требуется время.

То, что мы наблюдаем сейчас, есть не что иное, как тезаврация активов, накопление банковской ликвидности. Судя по динамике показателей, описывающих банковскую ликвидность (суммы остатков на корсчетах и депозитов в ЦБ), система пережила непростой момент осенью этого года, но с ноября ликвидность стала быстро расти и к концу года вышла на уровень 1,3 трлн рублей по сумме корсчетов и депозитов, практически аналогичный уровню прошлого года.

То, что ликвидность восстановлена, — хороший признак, но очевидно, что момент, когда она начнет оказывать давление на банки и им захочется во что бы то ни стало размещать деньги, еще не наступил. Это приводит к опасному сокращению денежной массы в абсолютном выражении в течение всей осени и декабря, хотя, возможно, мы преувеличиваем эту опасность — с учетом падения промышленного производства (примерно на 20% к пику) уже в декабре мы видим возобновление роста относительного уровня денежной массы (отношение индекса агрегата М2 к индексу промышленного производства).

Итак, мы живем в условиях нормального жесткого циклического спада. Как долго он будет продолжаться?

Риски

Еще раз сошлюсь на великих экономистов прошлого, которые утверждали, что для благополучного выхода из кризиса нужны две вещи — деньги и новые хозяйственные планы. У меня лично нет сомнений в том, что первично в этой паре: без денег никто не будет строить никаких планов. Поэтому скорость, с которой банки и прочие финансовые институты смогут завершить тезаврацию активов и стать готовыми к снижению процентных ставок, является ключевым моментом.

Одним из самых естественных шагов в этом направлении является повышение ставок по депозитам, которые отчасти есть следствие столь нелюбимой всеми высокой нормы резервирования. Поскольку Россия в ближайшее время не будет иметь доступа к дешевым западным деньгам — дешевых денег там больше нет, — нам надо чем-то их заместить. Один из основных источников — внутренние накопления. В то же время в России всегда была крайне низкая норма накопления, и она должна быть увеличена для нормализации денежного оборота. Так что усилия по сбору денег у физлиц совершенно оправданны, и эта схема стала работать: в декабре начался очевидный рост депозитов в российских банках.

За последние месяцы ЦБ принял несколько решений, облегчающих накопление банковской ликвидности: снизил норму резервирования, допустил часть банков к субординированным кредитам, причем изначально предполагались длинные сроки этих кредитов. Но основным препятствием к тому, чтобы эти меры привели к началу кредитного расширения, является всеобщее ожидание снижения курса рубля. Многие полагают, что было бы эффективнее разом провести более существенную девальвацию валюты, что ЦБ зря медлит, так как это позволило бы достичь нового равновесия. Но будет ли оно достигнуто при таком шоке? Ведь в этом случае можно расстаться с надеждой на рост нормы накопления.

В этой игре между банками и ЦБ, что называется, кто кого перетерпит. По мере оттягивания срока шоковой девальвации доходность от валютных операций будет терять свою привлекательность. А тут давят ставки, которые надо платить по депозитам, появляются новые возможности по кредитованию…

Возможно, для ускорения процесса перехода от тезаврации к кредитованию было бы эффективно расширить практику гарантий под кредиты и субсидирование ставок. Это позволило бы быстрее снизить банковский процент, что дало бы возможность возобновить кредитную активность. А предельная производительность капитала имеет такое свойство, что в начале цикла оживления она только растет, так как все большее число предприятий получают возможность вложиться в новый капитал. Таким образом, стимулирование кредитования через сниженные ставки позволило бы ускорить наступление оживления без потери эффективности. При этом можно достичь таких величин в предельной эффективности капитала, которые будут превышать ожидаемую доходность от валютных операций.

Иначе говоря, цель денежной политики заключается в том, чтобы преимущества внутреннего инвестирования в основной капитал «перебили» бы в ожиданиях эффект девальвации. Возможно ли это? Абсолютно возможно. Россия остается огромным выгодным рынком, тогда как будущее валютного рынка даже в перспективе одного года совершенно неопределенно. На него влияет расклад сил на рынке мировом: что будет с Китаем? проиграют ли США локально Европе? сможет ли Европа удержать свое сегодняшнее лидерство? — вопросов масса. А тут мы сами себе хозяева.

Сегодня процентные ставки очень высоки. И есть опасность, что этого никто не заметит, так как у нас принято измерять инфляцию год к году, а не текущую. Если же смотреть на текущие 8,1% годовых, то реальная банковская ставка сегодня составляет порядка 8–10% — это очень много. (До сих пор предельной величиной были реальные 3–4%.) И в любом случае процесс утрясания денежных параметров займет не менее нескольких месяцев, но при условии, что мы обойдемся без шока, он не должен занять и более нескольких месяцев.

Источники роста

При прогнозировании сроков выхода из кризиса самым лучшим инструментом является метод аналогий. Поскольку за последние десять лет мы пережили уже три кризиса — 1998, 2001 и 2004 годов, — мы можем позволить себе этот метод. Расчеты показывают, что типичная продолжительность стагнации или падения индекса промышленного производства составляет девять-десять месяцев. Наиболее любопытным в этом смысле является знаменитый кризис 1998 года. В общественном сознании он зафиксирован как кризис осени 1998 года, который завершился где-то в середине следующего года. На самом деле отрицательная динамика началась в начале 1998 года — с падением цен на нефть, — а дефолт лишь завершил этот процесс, и уже в октябре начался подъем промышленного производства.

Девять с половиной месяцев депрессии — этот прогноз не является нашим эксклюзивом. Одни ожидают, что к этому моменту завершится процесс девальвации и упадут банковские ставки, другие — что начнет оживать внешний рынок, третьи — что завершится технологическая пауза, когда в ответ на сжатие спроса предприятия снижают выпуск, тратя запасы, и предполагается, что эти запасы закончатся где-то в апреле-мае.

Наша логика помимо арифметики строится на поиске возможных зон оживления, которые начнут тянуть экономику вверх нынешним летом. Мы видим три зоны. Первая — это сельское хозяйство. Поскольку Россия объективно имеет преимущества в этой области и в то же время на пике кризиса как раз южные сельскохозяйственные районы чувствовали себя относительно хорошо, можно предполагать, что естественное сезонное оживление сельскохозяйственного сегмента, поддержанное субсидированием ставок, станет одним из тех импульсов, которые начнут оживлять наше хозяйство, — а здесь выстраиваются довольно длинные производственные цепочки.

Вторая зона — импортзамещение, особенно в секторе потребления. Мы склонны сильно недооценивать возможности этого рынка и слишком увлекаться либо ресурсной, либо инновационной экономикой. На самом деле хозяйство любой развитой (это надо подчеркнуть: развитой, а не колониальной) страны имеет в фундаменте своего производства отрасли, обслуживающие естественные потребности людей. Для сравнения можно сопоставить две цифры: доля потребления домашних хозяйств в ВВП обычно составляет примерно 65%, а доля экспорта у нас — примерно 30%, причем это много, это уже экспортозависимая страна. В цифрах один только сегмент потребления одежды, обуви, мебели, техники для дома — чего у нас в России совсем нет — составляет примерно 35% потребления домашних хозяйств развитой страны. В абсолютных цифрах это примерно 300 млрд долларов. Экспорт нефти и газа из России — примерно 150 млрд долларов.

Пусть российские компании не смогут занять весь потребительский рынок, но легко понять, что, развив его небольшую часть, мы легко сможем компенсировать потери от падения цен на нефть. Поэтому фактор оживления потребительского сегмента на фоне ухода импорта, безусловно, сыграет свою роль в общем оживлении хозяйства.

И наконец, третья зона — инфраструктурные проекты. Здесь масса неопределенностей, но государственная активность в этой сфере очевидна, и, скорее всего, первыми ласточками будут энергетические проекты, которые станут еще одной точкой оживления уже к лету.

Этот прогноз по срокам кажется очень оптимистичным, но тем не менее не видно причин, почему такой перелом не может наступить.

Регионы против вертикали

Жизнь нельзя переубедить. И мы будем играть в ту игру, которая сложится, а не в ту, в которую хочется. И все-таки надо сказать о том коренном переломе, который никак не происходит в нашей экономической политике. Будучи наследником СССР, Россия в лице ее власти никак не хочет расстаться с экономическими стратегиями советской супердержавы. Космос (сейчас — абстрактные инновации) и нефть — ее основы. И плевать, как там живет население: чего нет — все купим за границей.

Буржуазное рыночное хозяйство, которое никому ничего не доказывает, примитивнее, основательнее и в конечном итоге эффективнее. В рыночных условиях, только создав простую как топор, мощную внутреннюю экономику, можно рассчитывать на расцвет образования, науки, здравоохранения, культуры и в конечном счете на настоящий расцвет тех самых желанных инноваций. Если не будет этого основания, все наши достижения в области прогресса, которые сегодня воспринимаются скорее как атрибут, без которого нельзя войти в приличное общество, так и останутся подвешенными в воздухе. Основательность этому может придать только многолетний труд по освоению собственной территории: безо всякого пафоса, никому ничего не доказывая, а просто так — ради себя и своих детей.

В этом смысле мы остаемся в зоне конфликта между желанием масс, в том числе бизнес-масс, обустроить свою жизнь внутри страны и желанием государства не потерять свою внешнюю силу. Этот конфликт не является неизбежным, между этими двумя задачами можно найти компромисс, но, пока этот конфликт есть, он ведет к очень жесткой конкуренции между государством и бизнесом за ресурсы, он же привел к политике сильного рубля, ограничению внутренней денежной массы, вложению свободных денег в западные рынки — всему тому, что усугубило этот кризис. Сегодня, по сути, он же ведет и к желанию повысить налоги, и к беспрецедентно жесткой для кризисных времен тарифной политике.

Между тем циклические кризисы для того и существуют, чтобы инициировать принципиальные изменения. Сегодня, в условиях кризиса и после пятнадцати лет рыночной жизни, когда в регионах так или иначе сформировалась бизнес-элита, они вполне могут сформировать программы развития кластеров на своих территориях, которые насытят внутренний рынок России. С точки зрения финансового управления это предполагает создание облигационного рынка региональных бумаг. Представляется, что в новой волне существенным игроком экономической политики должны стать региональные элиты, кровно заинтересованные в развитии своих регионов.